Зарубежная командировка
Чтобы не завершать это повествование о моей первой зарубежной командировке на печальной ноте, расскажу об ужине, данном Чарли Таунсом в честь Н.Г. Басова. Пригласили нас в рыбный ресторанчик на площади Джека Лондона в Окленде на самом берегу залива вблизи того места, где когда-то причаливал паром из Сан-Франциско, неоднократно описанный американским классиком. Было большое количество разнообразной рыбы и белого вина. Для меня, любителя рыбной кухни, это был подлинный праздник души, да и желудка. Тут я не могу не похвастаться. Когда я увидел накрытый стол, на котором, что необычно, стояли уже откупоренные 7-8 бутылок белого сухого вина, то попросил разрешения продегустировать вино. После того, как я опробовал все вина, хозяева спрашивают: «Ну и как?». «Вот это, это и это — ординарное вино типа приличного «Рислинга», а вот это — нечто поистине выдающееся». Взрыв хохота. Басов обеспокоенно требует объяснений. Ему говорят, что я абсолютно безошибочно выделил по вкусу единственную бутылку настоящего французского «Сильванера». Он облегченно вздыхает и начинает меня уважать еще больше.
Мы выставили две бутылки «Столичной». В то благословенное время одна полулитровая бутылка стоила 2 рубля 87 копеек, и мой оклад старшего научного сотрудника в 300 рублей в месяц соответствовал ста бутылкам. (Чтобы в дальнейшем изложении более не возвращаться к «презренному» вопросу о заработной плате ученого в СССР и России, скажу сразу, что на протяжении всей, достаточно успешной карьеры продолжительностью в 50 лет величина месячного «оклада жалованья» оставалась величиной неизменной, если ее измерять в нетленных единицах алкогольного всеобщего эквивалента. Это были все те же 100 бутылок водки. Правда, теперь можно подрабатывать, получая деньги по разного рода грантам и выполняя работу по договорным обязательствам. Прошу извинить эту забавную ламентацию, возникшую по понятной ассоциации.)
Из Лос-Анджелеса летели домой через Копенгаген. Выпив по кружечке пива в столице Дании, мы с Басовым по прилете в Москву, в Шереметьево-1, ощутили необходимость посетить некое общеполезное учреждение. И вот там-то, непосредственно в международной зоне аэропорта, то есть еще до прохода через паспортный контроль, Николай Геннадиевич, упираясь взглядом в кафель стены перед ним, сказал следующие вещие слова: «До тех пор, пока у нас в туалетах не будет так же чисто, как у них, своих хороших кристаллов в стране не будет».
Можно сказать, что мы подружились с Колей Басовым во время нашей американской поездки 1961 года. Это смелое утверждение верно ровно в той мере, в которой можно говорить о дружбе между акулой и рыбой-лоцманом, эту самую акулу сопровождающей. Тем не менее, именно к периоду, непосредственно следующему за этой поездкой, относится моя единственная работа, выполненная в соавторстве с Н.Г. Басовым и по его идее.
Гораздо более существенно то, что в иностранный отдел Академии, судя по всему, он дал обо мне сугубо положительный отзыв. Больше я ничем не могу объяснить, почему это почтенное ведомство уже к 1963 году стало планировать для меня поездку на три месяца во Францию.
В середине марта 1963 года в аэропорту Бурже меня встретила сотрудница отдела научного обмена МИД Франции мадемуазель Де Сталь, которой было что-то около 50 лет. Она говорила довольно прилично по-русски, причем было видно, что наш язык не выучен ею как иностранный, а достался в наследство от русскоговорящих родителей. Скорее всего, она, как и крупный французский художник, постимпрессионист Николай Де Сталь, погибший с голоду в Париже во время немецкой оккупации, происходила из той старой русской дворянской фамилии, к которой принадлежал генерал Де Сталь, губернатор Москвы николаевского времени, отказавшийся судить молодых А.И. Герцена и Н.П. Огарева. Это — моя догадка. Известно мне лишь то, что ее родители переехали из России во Францию незадолго до начала Первой мировой войны.
Рассказываю я об этом так подробно для того, чтобы лишний раз указать на то, какую роль в жизни Французской Республики играл русский, если не этнический, то культурный элемент. Сейчас это утверждение стало общим местом. В начале 60-х годов советского молодого человека, если только он не читал Игнатьева, Любимова и Эренбурга — писателей, издаваемых в СССР, это обстоятельство несколько удивляло. Ну, а тех, кто читал, слегка радовало.
