В Бюроканской обсерватории
Пока народу в Крыму как мог развлекался и работал, я, недостойный, вместе с Тиграном Шмаоновым, Колей Краснояровым и Лешкой Татариновым (сей юный джентльмен был внефизтеховским другом Тиграна и очень квалифицированным радиолюбителем), внедрял культуру радиометрии в Бюраканской обсерватории.
Здесь я снова должен сделать лирическое отступление. Кто-то из великих французских просветителей XVIII века сказал, что путешествия дают молодежи образование и воспитывают ее. Он прав. Ощущение солнечной атмосферы Крыма, ощущение прикосновения к древней и новой истории Тавриды, как и в целом отнюдь не парадное знакомство с югом страны, резко обострило наше мировосприятие, расширило кругозор, дало лучшее понимание людей и межчеловеческих отношений. И произошло это на исходе нашей юности, в двадцатилетнем возрасте.
Прежде всего, в Армении меня поразил Ереван — Эривань, как продолжали говорить старые интеллигентные армяне. Они же говорили Тифлис, а не Тбилиси, Сухум, а не Сухуми, упорно называли гору Арагац старым именем Алагёз, реку Раздан считали рекой Занга и только Арарат именовали по-армянски — Масис.
Ереван был прекрасен. Поражал глаз широко используемый при строительстве любого здания природный вулканический туф. Все оттенки теплого розовато-коричневого и фиолетово-золотистого цветов. Туф черный, туф зеленый, туф светло-светло кремовый. Все это делало фасады домов нарядными и, тем самым, весь город — веселым. Новый Ереван располагался на слегка наклонной площадке между крутым и обрывистым, высоким левым берегом Занги и так называемым Канакерским плато. При этом все достойные здания дореволюционной постройки вошли в новую застройку. Это было сделано так органично, что я слегка обиделся на, вообще говоря, уважаемого мной Николая I, который, посетив Эривань после освобождения Восточной Армении от персидской оккупации, сказал своему наместнику на Кавказе генералу И.Ф. Паскевичу: «Извини, Иван. Я не хотел тебя обидеть, дав тебе титул графа Эриванского. Я не знал, что это — такая дыра». (Не могу удержаться, чтобы, забегая вперед, не сказать, что однажды я по прямой ассоциации — мы обсуждали нечто армяно-азербайджанское — поведал эту историю Президенту СССР М.С. Горбачеву. По его реакции я понял, что о Туркманчайском договоре 1828 года Горбачев имел смутное представление; о том, что АС. Грибоедов отдал жизнь за освобождение христианского народа от мусульманского гнета, он никогда не задумывался и о родстве Грибоедова с Паскевичем ничего никогда не слыхивал. Но это так, к слову.).
