Снова на Долгопрудной
В начале сентября 1956 года я вновь возник на физтехе. Следует честно признать, что в течение тех пяти лет, что прошли со времени разгона ФТФ, я растерял все свои старые связи, и соответственно, имел довольно смутное представление о том, что там произошло и что происходит.
Я не свидетель тому, как происходила трансформация факультета университета в «технический» вуз. Тем полнее была моя радость, когда увидел, что, по крайней мере, на кафедре общей физики дух раннего физтеха сохранился полностью. Сохранены были и принципы отбора зачисляемых в институт из великого множества поступающих: студенческий корпус МФТИ был превосходен.
Первое время моя нагрузка составляла 10 часов в неделю, что удавалось уложить в один рабочий день. Надо сказать, это было довольно тяжело: восемь часов лабораторий и два часа семинара в один день — нелегкая ноша. Но оно того стоило. Если лаборатории давались довольно легко, утомляя только известным однообразием рассматриваемых вопросов, то семинар заставлял попотеть по-настоящему. Иногда, чтобы быть готовым к разбору запланированных к рассмотрению задач, приходилось заниматься ими всю неделю между семинарами. В течение первого года преподавания большую помощь в этом деле мне оказывали Федя Бункин и Лева (Лев Васильевич) Левкин, в то время аспирант Рытова в ФИАНе. Надо ли говорить, что я им за то безмерно благодарен.
На собственном опыте я понял великую мудрость, общую для всех сколько-нибудь разумных педагогических доктрин: только уча других, научаешься сам! Если я и могу считать себя физиком, то только потому, что после защиты кандидатской диссертации я преподавал физику студентам первого и второго курсов МФТИ.
Преподавание и общение со студентами мне нравилось. Было особенно приятно наблюдать, как быстро и по-хорошему взрослели за первые два семестра лучшие из них. Неприятную часть работы составляли экзамены. Необходимость формального контроля очевидна, но было тяжело это делать. Я до сих пор уверен в том, что экзамен, коль скоро он необходим, должен включать в себя составляющую, имеющую характер спокойной и благожелательной беседы, временем отнюдь не ограниченной. С первых студенческих лет с подозрением отношусь к педагогическим способностям тех преподавателей, которые начинают устный экзамен с демонстративного просмотра зачетной книжки студента или же выносят свой вердикт только после того, как просмотрят все предыдущие ее страницы.
Профессор Г.С. Горелик потряс меня тем, что, собрав профессорско-преподавательский состав своей кафедры непосредственно перед устным экзаменом зимней сессии первого курса, просил нас всех быть возможно более доброжелательными и внимательными по отношению к студентам. «Ведь это их первая студенческая экзаменационная сессия, — говорил он, — и нам надо помнить, что они ужасно волнуются». Словно в подтверждение его слов, один из студентов, «юноша бледный со взором горящим», получив свой вопрос и отправившись готовиться к ответу, потерял сознание и начал падать. Совершенно случайно я был рядом, почему и успел подхватить его бренное тело. Наши юные дамы, Лида Платонова и Люся Баканина, привели его в чувство, отпоили сладким чаем. Выяснилось, что парень две ночи не спал и ничего не мог, есть все это время. Я-то человек грубый, мне этого не понять, но научное предвидение Габриеля Семеновича произвело на меня сильное впечатление. (Нездешний гуманизм Габриель Семенович проявлял и в своих совершенно несоветских разговорах. Так, обсуждая студенческий повседневный быт, он со свойственной ему скороговоркой, убыстряясь к концу фразы, недоуменно говорил: «Я не понимаю, как они обходятся. Как они устраиваются? Когда я был студентом в Гренобле, рядом было два публичных дома, два публичных дома. И все были довольны, все были довольны!»). Тяжелой и ответственной задачей, по крайней мере, для близких мне сотрудников кафедры, было участие во вступительных экзаменах.
