Отец
В эти годы, в возрасте 16—18 лет, я особенно сблизился с отцом, хотя и до этого я никогда не был маменькиным сыночком. Скорее, я был маминым сыном. Но и до войны по выходным дням мы вместе отправлялись с Башиловки в город, в поход по книжным магазинам Арбата, Кузнецкого моста, Театрального проезда и Маросейки. Теперь же я стал ему более близок Он мог со мной обсуждать Тураева и Крачковского, «Домострой» и переписку Грозного с Курбским, стихи Алексея Константиновича Толстого и прозу Алексея Николаевича Толстого... Но главное в том, что он все знал, все умел, и мог все сделать своими руками. Сложить ли печь, выкопать ли грамотно выгребную яму, подвести фундамент под уже стоящий дом, перекрыть ли крышу шифером по дранке, провести ли электричество или водопровод — всё это он умел делать. Более того, он умел учить тому, что умел. Мы много времени проводили вместе, иногда он меня спрашивал, чем синус отличается от косинуса или зачем при крутом повороте железнодорожных путей направо левый рельс укладывается заметно выше правого.
После смерти своего шефа и старшего товарища Н.Н. Поликарпова (1944 год) отец ушел из авиационной промышленности. Что там произошло, я не знаю. Отец никогда не говорил ни слова об этом ни мне, ни маме. Это сидело в нем глубоко и ощущалось им сильно, как знаменитая «зубная боль в сердце» (Zahnschmerz im Herzen) Генриха Гейне. Рассказывал он мне о том, как Московский горком партии направлял его на работу главным инженером Московского винного комбината. Он понимал, что и не воруя сам, будет немедленно подставлен под трибунал более опытными коллегами. Поэтому он отказывался изо всех сил. Когда переговоры дошли до уровня «партбилет на стол», отец, утирая скупую мужскую слезу, признался высокому ареопагу, что его отец (это мой-то дед!) законченный алкоголик, и он сам боится спиться. Этот доходчивый довод подействовал, и от него отстали, направив на работу в Московский авиационный институт.
Говоря об алкоголе, должен сказать, что именно отец ввел меня в культуру потребления сухих вин с правильно подобранной закуской. Он любил повторять: «Не за то отец сына бил, что тот много пил, а за то, что мало закусывал, не за то бил, что пил, а за то, что опохмелялся». Вкусы у нас с ним, правда, разошлись. Из доступного для нас в первые послевоенные годы отец предпочитал белые вина типа «Рислинг», я же — красные типа «Мукузани». В Гражданскую войну в Туркестане он подхватил малярию, тяжело болел, от хины стал глохнуть. Какой-то ушлый военврач очень кстати убедил моего отца в том, что лучшим средством от последствий лечения большими дозами хины является «Рислинг».
Возвращаясь к последним школьным годам своим, должен сказать, что именно отец способствовал тому, чтобы я принял участие в школьной олимпиаде 1946 года. Дело это было тогда настолько новым, что даже наши очень хорошие учителя ничего о нем не знали.
