Москва — начальное образование
Когда отец окончил с блеском свой институт, то получил назначение в КБ Туполева в Москву. Точнее говоря, в подмосковное тогда Тушино. Так что в Москве я живу с декабря 1932 года. Изначальным московским жильем моим (вплоть до 1961 года) была одна комната в коммунальной квартире в трехэтажном кирпичном доме дореволюционной постройки. Дом был вполне ничего, да и квартира хорошая, но только для одной семьи. Коммунальным же образом проживали в ней четыре семьи, что вряд ли можно считать нормальным.
Именно там до 1951 года мы жили втроем, отец, мать и я. В 1951 году я женился, в 1952 году у нас родилась дочь, в 1957-м — сын. Тут моя мама получила однокомнатную квартиру, и мы остались вчетвером в этой комнате площадью в 20 кв. м, расположенной на Старой Башиловке, в доме № 28. Первое время после революции сия замечательная во многих отношениях улица носила имя Ленина, но позднее все, же кто-то сообразил, что это опошляет великий образ, и улице вернули ее старое имя. Теперь моя улица носит имя Марины Расковой, героической летчицы, погибшей в войну. Я помню эту улицу еще не замощенной. По глубоким колеям, выбитым колесами, рано утром и поздно вечером меланхолично ехали конные золотари. Их стойбище было неподалеку, на 5-й улице Ямского поля, рядом с училищем циркового искусства. Потрясал вид белых булок с чайной колбасой, которые спокойно, даже как-то равнодушно, несмотря на сильный запах, ели эти высокооплачиваемые работники городской ассенизаторской службы. При этом каждый из них царственно восседал на облучке медленно едущей повозки, удобно расположившись впереди зловонной своей бочки. Много позднее, читая «Москву и москвичи» Владимира Гиляровского, я так живо вспомнил эту картину, что даже на какое-то мгновенье вновь ощутил сей «сладостный аромат детства».
В детский сад Союза художников на Верхней Масловке я ходил с 1933 по 1936 год. Там меня каждый раз при встрече потрясал стоявший у парадного входа человеческий скелет. В этот сад меня устроил, именно, устроил, ведь иначе в него было не попасть, мамин брат Михаил Петрович, архитектор, обучавшийся в знаменитом Вхутемасе.
В детском же саду получил я и первые уроки социализации. По-видимому, я был, говоря мягко, ребенком весьма непоседливым. Воспитателям со мной приходилось трудно, и они постоянно жаловались моей маме. Однажды, когда мне было лет шесть, я «подглядел» такой тяжелый разговор, после чего мать горько разрыдалась. Я не знаю, что было сказано маме обо мне, но я хорошо помню ощущение сильной боли, возникшей где-то чуть повыше живота при виде маминых слез, и страстное желание «покарать» воспитательницу. Тогда-то я и понял, что все наши «асоциальные» поступки больно бьют, прежде всего, по тем, кто нам дорог, кого мы любим.
Поскольку, злобным хулиганом я все же не 'был, то раздражала воспитателей, скорее всего, моя словесная несдержанность. Из конкретных моих шуточек память сохранила только одну, потому что, вероятно, наказание за нее было наиболее тяжким. Шутка была довольно незамысловатой, но ее эффект получился сильным. В ответ на требование воспитательницы, «чтобы через пять минут все до одного спали», я попросил разрешения быть тем одним, которому можно не спать. Мое предложение пришлось по вкусу многим ребятишкам, которые громко стали требовать того же для себя, и дневной сон в группе был сорван. Клянусь честью, я этого совсем не хотел — меня просто увлекла игра слов.
Из всего персонала этого, на самом деле очень хорошего, детского сада, где детей любили и пытались их обучать началам художественного творчества (не в коня корм), я запомнил лишь врача Рашель Абрамовну Гликман. Она получила образование где-то в Женеве и лицензию на врачебную деятельность в Москве еще до революции. Ее личная печать, судя по надписи, исполненной по старой орфографии с ятями и ерами, была изготовлена тогда же. Жила она в деревянном домике на Верхней Масловке, рядом с детским садом. Запомнил я ее, конечно, потому, что она продолжала пользовать меня и после окончания детского сада, когда, обучаясь в школе, я регулярно болел всеми мыслимыми детскими болезнями. Сильно забегая вперед, не могу не сказать о том, что именно Рашель Абрамовна спасла жизнь моему заболевшему крупом двухлетнему сыну, просидев с ним всю ночь напролет и снимая страшные пароксизмы крупозного кашля добрыми старыми методами хорошего земского врача — горячими ваннами и горчичным обертыванием.
Уже научившись читать и считать, на предмет дальнейшего обучения я поступил в 1937 году в первый класс средней школы. Это была школа № 210, расположенная на 5-й улице Ямского поля между Цирковым училищем и новым жилым домом работников газеты и издательства «Правда». Улица к этому времени была замощена, стойбище золотарей ликвидировано.
