Малая родина
Альфред Кастлер говорил о себе, что французом он стал в возрасте 18 лет, когда в результате Первой мировой войны его «малая родина» — Эльзас стала частью Франции. В свои 60 с небольшим лет он был прям и изящен, как преклонного возраста Дон Кихот. Однако, сей Дон Кихот сбрил свои знаменитые усы и с несказанным облегчением снял с себя громоздкое рыцарское облачение, что отнюдь не мешало ему совершать благородные поступки.
По традиции, идущей из глубины средних веков, профессора Сорбонны имеют право на так называемое moralite. Это означает, что, вне зависимости от содержания читаемого им курса, профессор в течение пяти минут лекционного времени может, выступая с кафедры Сорбонны, давать оценку злободневным событиям с позиций своей, предположительно, высокой морали. За последнюю пару сотен лет эта традиция подзабылась. Профессор Кастлер вспомнил ее для того, чтобы выразить свое возмущение нарастающей во Франции волной воинствующего национализма и предостеречь студентов — будущее нации — от участия в движениях этого рода. В результате была взорвана дверь его частной квартиры.
Однажды я был удостоен чести посетить эту квартиру по поводу парадного обеда, который профессор и мадам Кастлер давали в честь их старого друга профессора Гёртера из Лейдена. Понимая всю значимость оказываемой мне чести (французы очень редко приглашают кого-либо к себе домой, предпочитая общаться и с очень близкими друзьями в кафе или в ресторане), я был скромен и несуетлив.
Квартира профессора Кастлера располагалась на третьем этаже пятиэтажного доходного дома, построенного, судя по всему, в самом начале XX века. Обед был традиционен: рыба, баранина, телятина, птица, кофе, сыр и знаменитая груша. Я, честно говоря, предвкушал появление изысканных вин, соответствующих каждой перемене блюд. Этого не было, а было очень сухое, чуть-чуть зеленоватое, хорошо охлажденное, поистине прекрасное шампанское, которое подавалось ко всем видам мяса, рыбе и сырам. Я удивился, но промолчал, чего бы не сделал в Америке. Именно в таком выборе вина проявился, как мне позднее объяснили коллеги, подлинный интеллектуальный аристократизм Кастлера. Он не знал личных предпочтений своих гостей и, не считая для себя возможным навязывать им, свой вкус в таком важном для всякого француза деле, как подбор вина к еде, пошел по нейтральному и, тем самым, безошибочному пути. Выбрав для этой цели безупречное (и дорогое) шампанское, он на понятном каждому утонченному французу языке символов, продемонстрировал свое уважение каждому из своих гостей. Сложно, но интересно.
В лаборатории тем временем жизнь шла своим чередом. Все было размеренно и чинно. С понедельника по пятницу я в 9 часов появлялся на рабочем месте, пройдя перед этим пешком около 5 километров по красивейшим местам левого берега Сены через кварталы, с такой любовью описанные Хемингуэем в его «Празднике, который всегда с тобой». Жан меня уже ждал,- аппаратура включена и разогрета, мы начинаем. С часу до двух — святое: время завтрака. Кормились мы в студенческой столовке, где мне полагалась 50-процентная скидка. Было вкусно, но выбора никакого. Называлось это заведение «Фойе студентов святой Женевьевы», патронировалось оно католической церковью и потому по средам и пятницам там был только рыбный стол. Ив презрительно фыркал и уходил поесть где-нибудь в другом месте. Жан и я наслаждались рыбными блюдами: он из соображений религиозных, я — гастрономических. Работали до 8 часов вечера, после чего разбегались до утра. Я шел ужинать в упомянутое «Фойе». Вечером скидки не полагалось, к тому же я позволял себе брать в дополнение к стандартному ужину 0,33 литра красного ординарного, два уголка камамбера, два кубика сливочного масла и половину длинной тонкой палки-батона белого хлеба. Платил за всё - про всё около 8 франков и примерно часок отдыхал там в тепле и уюте.
