День Победы
Рассказ о школьных годах «Головина-внука» был бы неполон, если не подчеркнуть, что победный 45-й приходится именно на это время.
Девятое мая в Москве было изумительно. День был звонким и прозрачным. Яркое солнце, на небе ни облачка и толпы радостных людей повсюду. Мне идет 16-й год. Я тогда никак не мог понять слез мамы, которая, как оказалось, почему-то с трепетом ждала достижения ее сыночком призывного возраста. В войну этот возраст составлял 17 лет.
Я не могу, да и не смею писать о Дне Победы что-либо еще. Писать об этом святом дне шутливо — большой грех, писать серьезно, не впадая в ложную патетику — очень трудно. Поэтому я ограничусь простым повторением сказанного: я запомнил этот день звонким и прозрачным, светлым днем великой радости.
Война кончилась, но военное сознание еще господствовало. В Москве всех мальчишек 1929 года рождения по завершении годовых экзаменов за 8-й класс свели в некий «строевой» полк и вывезли на месяц в летние лагеря. Как поется в старой солдатской песне, «наше дело под шатрами в поле лагерем стоять». Это поле было невдалеке от станции Челюскинцы Северной железной дороги. Занимались с нами, в основном, шагистикой. Но были и нравоучительные моменты. Однажды рота, в которой я «служил», была караульной. Мне как «солдату» видных статей был доверен пост № 1 у дверей штаба полка. Я должен был по стойке «вольно», но с винтовкой в положении «к ноге» стоять столбом около упомянутой двери. Когда в штаб входили или из него выходили офицеры, я должен был принимать стойку «смирно» и брать по-ефрейторски «на караул». Увлекательнейшее занятие для пытливого ума подростка, который, к счастью, хорошо знал и любил творчество Ярослава Гашека. Острая злободневность «швейкианы» получила яркое подтверждение, когда в наш сводный полк школьного всеобуча прибыл некий генерал. Как вскорости стало ясно, посетил он нас для того, чтобы повидаться с сыном, «служившим» в полку. Одобрительно хмыкнув, генерал прошел мимо меня внутрь штабного домика, откуда немедленно вылетел посыльный, каковой минут через 10 — 15 и привел с собой упомянутого сына.
Вот диалог:
— Товарищ генерал, разрешите обратиться к командиру полка.
— Обращайтесь.
— Товарищ полковник, разрешите обратиться к отцу!
— Разрешаю.
— Здравствуй, папа...
Блеск, не правда ли? Впоследствии, годы спустя, я использовал сознательно нейтрализованный рассказ об этой сценке как тестовый, определяя по реакции собеседника, сложатся ли у меня с ним доверительные отношения.
В августе 45-го мы с отцом съездили в Шиловр, чтобы навестить деда. Ему шел 72-й год, он сильно ослаб, но переезжать в Москву категорически не хотел.
Поездка эта оставила тяжелые воспоминания. Милая сердцу природа моренного северного края была прекрасна. Все так же колосилась озимая рожь, все так же весело кивало головками поле льна-кудряша, все так же упоительно пахли крохотные центросоюзовские кооперативные заводики по производству вологодского масла и варенья из дикой черной смородины, все было как бы так же, но деревня была мертва — в ней не было мужиков. Они все, поголовно все, погибли, кто помоложе — на фронте, кто постарше — на строительстве стратегической железной дороги, в широтном направлении под брюхом Белого моря соединяющей Мурманскую дорогу с Архангельской. «А по бокам-то всё косточки русские».
В 16 лет я чувствовал сильнее и понимал полнее, чем в двенадцатилетнем возрасте, весь трагизм родного края, из жизни которого было полностью изъято мужское начало первой четверти XX века. Несмотря на это общее понимание, сильнее всего меня угнетала мысль о том, что, судя по всему, дедушку своего я в этой жизни больше не увижу.
