Академик Прохоров
Примером может служить судьба моего учителя академика AM. Прохорова. Он родился в 1916 году в Австралии, куда его отец бежал из сибирской царской ссылки. В 1923 году Прохоровы вернулись в Россию и были на восемь лет оставлены на жительство в Ташкенте, видимо, для социальной адаптации к условиям жизни в стране побеждающего социализма. Александр Михайлович рассказывал мне, что после того, как они поселились в Ленинграде, отцу несколько раз предлагалось войти в разного рода бюро Общества политкаторжан. Но тот всякий раз вежливо, но твердо отказывался. Результат — семья без потерь прошла годы большого террора. Ташкентский урок пошел впрок.
Вернемся к Керенскому. Александр Федорович рассказывал, как в ташкентском доме его отца собиралась фрондирующая местная полуссыльная интеллигенция. Сходясь вместе, на людях, они были в словах более радикальны, чем в мыслях. Керенский тогда этого не понимал и жадно внимал всем этим разговорам, специально для того забираясь под большой стол в гостиной. Тяжелые складки огромной скатерти полностью скрывали его. Он впитывал крамольные идеи и, по его словам, воспитывался революционером.
Американская публика внимала всему этому благоговейно, с каким-то истовым вниманием. Александр Федорович тонко чувствовал аудиторию.
Переходя к более зрелым своим годам, когда его личность и его деятельность начали приобретать «всемирно-историческое» значение, А.Ф. Керенский счел необходимым напомнить собравшимся одно из основных положений экзистенциализма в формулировке Жана Поля Сартра: «Не факты важны, важна их интерпретация». Для иллюстрации этой мудрой мысли Керенский стал вспоминать историю Великой французской революции и ее прямо противоположные отображения в трудах таких историков как Тьер и ... И тут снова заело. Смотрит беспомощно в зал и не может двинуться дальше, повторяя как испорченный патефон: «Тьер и... Тьер и ...». «Мишле!» — громко выкрикнул я, вновь вспомнив свои школьные годы.
«Тьер и Мишле», — благодарно кивнув в мою сторону, повторил Александр Федорович и продолжил свою лекцию, но уже без прежнего огонька. Однако минут через пять он вновь обрел исходную форму и вскоре закончил свое выступление страстной здравицей в честь России.
Ему вежливо похлопали, и, не задав ни одного вопроса, народ стал быстренько расходиться. Упомянутая выше президент Студенческого союза подошла ко мне и, используя самые вежливые обороты, спросила меня о моем имени и занимаемом в университете положении. К этому она присовокупила, что профессор Керенский просил представить меня ему. Ответив ей, я быстрым шагом подошел к Александру Федоровичу и назвался:
— Моя фамилия Карлов, я здесь...
— Знаю, знаю. Очень много о вас слышал. Так это Вы — тот Карлов, который так ловко указал им всем их место в топлес-баре.
Потупив скромно очи, я чистосердечно признал сей возмутительный факт действительно имевшим место.
